Заместитель бизнес-омбудсмена Ярослав Грегирчак: Должна быть персональная ответственность каждого чиновника за ущерб, который он может причинить бизнесу
Институт бизнес-омбудсмена появился в Украине в мае 2015 года, хотя дискуссии по поводу введения данного института велись с осени 2012. В странах с высоким уровнем коррупции и низким доверием к правоохранительным органам и судам данный институт является неким независимым арбитром между бизнесом и властью. В сферу задач бизнес-омбудсмена входят принятие и рассмотрение жалоб бизнеса на неправомерные действия государственных органов с одной стороны, и предоставление госорганам рекомендаций по взаимодействию с бизнесом с другой.
Для офиса бизнес-омбудсмена не является самоцелью “раскручиваться” в медиа-пространстве. Также необходимо понимать, что команда Альгирдаса Шеметы пока состоит из 15 человек и сам институт носит неправительственный статус. В то же время важность этого учреждения, его эффективной и успешной работы для улучшения бизнес-климата в стране сложно переоценить.
Українські Новини расспросили заместителя бізнес-омбудсмена Ярослава Грегирчака о проблемах взаимоотношений бизнеса и государства, основных видах злоупотреблений правоохранителей в отношении бизнеса, результатах, которых удалось достичь институту бизнес-омбудсмена за первый год работы.
Особое внимание Грегирчак, как юрист с 15-летним стажем уделил проблеме усовершенствования законодательной базы, регулирующей взаимоотношения правоохранителей и бизнеса, а также взаимоотношениям офиса бизнес-омбудсмена с Государственной фискальной службой.
Какие по-Вашему наиболее существенные системные административные барьеры для бизнеса существуют в настоящее время в Украине?
Если отталкиваться от такого критерия как типология тех государственных органов, на которые больше всего жалуются, то сейчас почти 50% всех жалоб которые мы получили – на органы Государственной фискальной службы, 20% – на действия правоохранительных органов, примерно 20% – на действия органов местного самоуправления (мэры или областные либо районные администрации). Глобальная проблема, которая по-своему присутствует применительно к каждому из этих органов – злоупотребление своими дискреционными полномочиями. Причина – не всегда четко прописанное законодательство, когда тот или иной бюрократ имеет возможность на свое усмотрение определять параметры своего реагирования. В результате мы видим, как это может привести к значительному вмешательству в конкретный бизнес. Периодически мы также фиксируем и не совсем законные действия со стороны госслужащих, в которых присутствуют намеки на наличие в них состава уголовного правонарушения. Это если пробовать обобщать сущность тех проблем, с которыми сталкивается бизнес и с которыми нам приходится иметь дело.
Что по-вашему можно сделать чтобы минимизировать ущерб от данных проблем?
Конечно же, речь должна идти о целом комплексе мер. Это и внесение некоторых изменений в специальное законодательство, которое часто используется тем или иным государственным органом в процессе реализации своей компетенции. Например, если мы говорим о фискальных органах, то это Налоговый кодекс или их ведомственные инструкции. Или возьмем соответствующие положения Уголовного кодекса, которые дают им возможность гораздо проще возбуждать уголовные производства за уклонения от уплаты налогов. Но есть и общие проблемы, присущие если не всем, то большинству госорганов. Как-то, например, отсутствие действенного механизма персональной юридической ответственности сотрудников госорганов за “результаты” их деятельности. Бизнес сталкивается с ситуацией, когда у него есть проблемы с ГФС, он идет в суд, выигрывает этот суд по существу. На этом претензия ГФС по отношению к бизнесу как будто бы исчерпана (это, кстати, касается и правоохранителей, и в общем всего бюрократического аппарата). Но что потом? Часто бизнес говорит, что они не получили сатисфакцию в полном объеме. В случае, если государственный орган начал серьезное дело против бизнеса, а потом благодаря решению суда выясняется, что государственный орган был априори неправ, если претензии к бизнесу снимаются, то почему нет персональной ответственности конкретного чиновника?
То есть вы говорите о том, что теоретически сотрудник налогового ведомства может уничтожить бизнес стоимостью в миллионы и ему за это ничего не будет?
Если утрировать суть этой проблемы, то, как-то так оно у нас и есть. Должна быть адекватная персональная ответственность. Должны быть соответствующие подзаконные акты на уровне той самой прокуратуры или иных правоохранительных органов, где есть такой инструмент как Дисциплинарный устав, в котором должны были быть прописаны эти вещи. Но у нас часто различные сценарии, связанные с претензиями госорганов по отношению к бизнесу, которые потом снимаются (например, в суде), с точки зрения своей последовательности, не включает в себя такой элемент, как привлечение конкретного чиновника к такой мере юридической ответственности. Причем, чтобы ответственность была бы, соизмерима уровню вреда бизнесу, которого удалось избежать.
Если сравнивать работу института бизнес-омбудсмена с аналогами в европейских странах, то есть ли какие-то преимущества или ограничения у этого института в Украине?
Мы видим в использовании механизма бизнес-омбудсмена в мире определенную зависимость: чем менее коррумпированной является страна, чем лучше работают суды и принцип верховенства права, тем менее актуальным является использование институции омбудсмена как механизма досудебного урегулирования споров. Почему? Потому что там лучше работают традиционные механизмы. Именно поэтому мы видим большую распространенность механизма бизнес-омбудсмена в странах Центральной и Восточной Азии, чем в странах Западной Европы. Эти институции фактически есть в Индонезии, на Филлипинских островах, в странах Тихоокеанского региона и там своим происхождением их актуальность пересекается с имеющимися в Украине предпосылками. Когда у нас принималось решение о запуске Совета бизнес-омбудсмена как альтернативного механизма решения споров, это, в значительной степени, было реакцией и на то, что традиционные механизмы решения споров критиковались и не пользовались достаточным уровнем общественного доверия. Кроме того, некоторые изменения, которые происходят у нас, дополнительно вынуждают бизнес искать такие альтернативные механизмы. В частности, это касается увеличения ставки судебного сбора. Я разговаривал с коллегами-юристами на одной из конференций, и они говорят, что если сравнивать количество судебных исков сейчас и год назад, то их стало где-то на 25% меньше. Почему? Потому что дорого. В нашем случае мы интересны. Мало того, что мы на уровне своего авторитета, репутационного веса и “мягкой власти” можем разрешать проблемные ситуации до того как дело передано в суд, мы, кроме всего прочего, еще и бесплатны для бизнеса. В связи с этим закономерно, что у нас, как, по большому счету, и во всех странах, где есть похожий институт, 80% жалоб поступает от малого и среднего бизнеса, 20% – это крупный бизнес, который в больше степени может полагаться на профессиональную юридическую поддержку.
Вы говорили о мягкой власти. Что вообще вы вкладываете в это понятие?
Это свойственно любому институту омбудсмена. Решает ли она проблемы в студенческом кампусе (я впервые столкнулся с существованием такого института, когда учился на магистерской программе в Канаде, в Университете МакГилла) или решает вопросы между администрацией тюрьмы и заключенными (эта схема особенно распространена в англо-саксонских юрисдикциях), – при любом мандате институция омбудсмена, по определению, не наделена властными полномочиями. То есть мы не являемся государственным органом и, при любых обстоятельствах, эффект “мягкой власти” мы получаем за счет своего репутационного веса. Кстати мы являемся первым случаем, когда в Украине существует орган созданный одновременно Правительством, Европейским банком реконструкции и развития, Организацией экономического сотрудничества и развития и пятью крупными отечественными бизнес-ассоциациями. Все они представлены в нашем наблюдательном совете как три соответствующих блока. И это довольно интересный механизм, который вобрал в себя присутствие не только государственной власти, но и международных финансовых институций и отечественного бизнеса. И плюс бизнес-омбудсменом является Альгирдас Шемета, который 6 лет проработал еврокомиссаром по более чем релевантным к нашему мандату темам: это и налоги и госзакупки и финансовый мониторинг. Это, очевидно, касается и профессионального уровня обоих заместителей. Собственно этим и берем.
За все время работы института бизнес-омбудстмена, какие наиболее существенные достижения вы можете отметить?
Мы оцениваем нашу деятельность по критериям прямого финансового эффекта и непрямого эффекта. Прямого финансового эффекта мы насчитали более 3 млрд гривен. Наиболее показательное с этой точки зрения дело было в прошлом году. Работодатели должны были продолжать платить мобилизованным в армию сотрудникам зарплату. Но средства государственного бюджета на такое возмещение не были предусмотрены. Более того, за 2014 год даже отсутствовал соответствующий реестр. И наша роль была ключевой в работе, которая была проведена с Министерством социальной политики и Министерством финансов, чтобы в конце 2015 года более 2 млрд гривен таким работодателям выплатили.
Кроме того, по состоянию на 1 мая по такому виду жалоб как невозвращение НДС, наш прямой финансовый эффект для бизнеса составил около 500 млн гривен; по сокращению базы налогообложения – 114 млн гривен; по возмещению некоторым производителям электрической энергии от государственного предприятия “Энергорынок” и НКРЭКУ – около 170 млн гривен. Но есть и непрямой финансовый эффект. По состоянию на 1 апреля у нас было 10 случаев, когда после нашего вмешательства бизнесом были получены разрешения, лицензии, выводы. Или когда в широком смысле этого слова были случаи недобросовестного отношения к бизнесу со стороны властей. Всего было 7 случаев, мы с ними справились. Также было 4 случая, когда по отношению к бизнесу было безосновательно начато уголовное производство (мы содействовали, чтобы производство было закрыто). В 5 случаях произошли регуляторные изменения или улучшение законодательных процедур.
Вы не могли бы рассказать поподробнее лично о Вашей работе в качестве заместителя бизнес-омбудсмена?
Для меня очень интересной тут является работа по продвижению проекта Закона “Об учреждении бизнес-омбудсмена”. Сейчас мы действуем в, некотором смысле, в промежуточном состоянии как консультативно-совещательный орган при Кабинете министров. Но формирование нашего института завершится, когда этот закон будет принят и мы будем называться не “Совет бизнес-омбудсмена”, а “Учреждение бизнес-омбудсмена”, которое функционирует в соответствии с законом как негосударственная неприбыльная организация. Я много работал с Секретариатом Кабинета Министров, Министерством экономического развития и торговли, Государственной регуляторной службой и Министерством юстиции, чтобы законопроект был одобрен Кабмином, что собственно в марте и произошло. Законопроект попал в Комитет по вопросам промышленной политики и предпринимательства, был одобрен комитетом, но из-за того, что изменился состав правительства, проект вернули в Кабмин. Сейчас мы уже имеем результативное голосование (261 голос) в парламенте о его включении в повестку поточной сессии. Кроме того, 18 мая комитет Галасюка еще раз единогласно высказался за позитивное голосование в первом чтении. Отрадно, что существуют темы, объединяющие парламентариев во всем диапазоне нашего политического спектра. Верю, что так же будет и в сессионном зале.
Учитывая наши реалии, этот закон для нас очень важен. Например, нам необходимо иметь надлежащим образом закрепленную компетенцию требовать разного рода служебную информацию у государственных органов. С законом было бы проще. Также он позволит нам быть более защищенными от возможных перспектив злоупотребления со стороны правоохранительных органов. Если смотреть на украинские реалии, то нам нужны адекватные гарантии независимости для осуществления своей деятельности. Хотелось бы рассчитывать на то, что нам удастся запуститься в видоизмененном статусе на протяжении этого года.
Если говорить о тематике моей работы связанной с подготовкой системных отчетов Совета, то мой первый отчет касался проблемы возможности бизнеса подключить новый объект к электроэнергии. Собственно это один из 10 критериев, которые используются Мировым банком в их исследовании Doing Business и там у нас было довольно жалкое 184 место. Мы решили заняться этой тематикой, проанализировали текущее состояние дел и увидели, что есть перспектива для корреляции этого критерия. В разговорах с представителями Мирового банка позиция Совета состояла в том, что у нас не 10 процедур, как они посчитали, а 5. Собственно и в отношении сроков подключения нас была своя точка зрения. И было отрадно увидеть, когда в ноябре 2015 года был опубликован рейтинг за 2016 год, где они оперируют уже 5-ю а не 10-ю процедурами. Это дало возможность нам улучшить свой рейтинг фактически на 47 позиций (с 184 места до 137), – это при том, что наш рейтинг за 2015 год задним пересчитан с 184 на 138-е место. Говорят, что в связи с изменениями, которые произошли в методологии.
Но сама проблема довольно сложная. С одной стороны есть энергоснабжающие компании, с другой – определенные секторальные бизнесы, в частности строители. В той законодательной работе, которая велась на уровне Кабинета Министров и профильных министерств, а сейчас перешла на уровень парламента, зарегистрировано несколько законопроектов, призванных реформировать эту сферу.
А в чем там собственно проблема?
Я думаю, там каждый тянет одеяло в свою сторону. У меня сложилось впечатление, что с одной стороны энергоснабжающие компании, а с другой бизнес, который присоединяется, хотят выжать по-максимуму для себя. А баланс тут как раз посередине, и успешная реформа зависит от того, смогут ли все стороны найти компромисс в процессе ее законодательного оформления. К сожалению, я этого пока не вижу. Могу вкратце описать свое видение конечного результата реформы. С одной стороны идеологически присоединение должно быть процедурой “под ключ”, когда бизнес должен иметь исчерпывающую информацию о стоимости и сроках подключения еще на этапе принятия решения о целесообразности нового подключения. С другой стороны, ставка платы за присоединение должна быть установлена настольно объективно, чтобы объем средств получаемый за эту услугу облэнерго был достаточным для самостоятельной подготовки облэнерго проектной документации и выполнения строительно-монтажных работ. В некоторых случаях бизнес изъявляет желание самостоятельно выполнять некоторые из работ по присоединению, что является неприемлемым с точки зрения идеологии этой услуги. Тут должен присутствовать элемент некоего общественного договора между всеми актерами нашей саги о присоединении.
А такими вопросами не должен заниматься антимонопольный комитет?
АМКУ должен занимать более активную позицию в данном вопросе, но если говорить о профильных регуляторах, то это относится и к НКРЭКУ. У нас есть такой нормативный документ, который называется “Методология расчета размера платы за присоединение” и этот документ прописан таким образом, что в разных частях страны при абсолютно идентичных технических параметрах, по словам участников рынка, размер платы за присоединение, рассчитанный в соответствующем облэнерго, может отличаться в 10 раз. И чтобы убрать этот, мягко говоря, диссонанс, мы должны запустить немного другую идеологию выполнения НКРЭКУ своих услуг. Пусть будет такая методика, но пусть это будет нормативный акт, который определяет, как само НКРЭКУ будет заблаговременно рассчитывать размер ставки за присоединение, в зависимости от определенных исчерпывающих критериев (например, регион страны, мощность, заявленная к присоединению и, возможно, расстояние). Таким образом, бизнес получит возможность заблаговременно просчитать, сколько ему эта услуга будет стоить на тот момент, когда принимает решение о целесообразности присоединения. При существующей методике бизнес дает заявку, по которой облэнерго высчитывает ему стоимость услуги и еще часто получается, что бюджет, который бизнес должен потратить на эту услугу является непредсказуемым. И конечно Антимонопольный комитет должен обращать внимание на эти случаи злоупотребления монополистами существующей регуляторной средой. Но если мы поменяем подход к идеологии регуляторной функции НКРЭКУ, сделав ее более прикладной, то некоторые риски, которые сейчас носят характер антимонопольной тематики, должны, в значительной мере, потерять свою актуальность.
Я слышал, что в Совете Вы курируете еще и правоохранительную тематику?
Да. Мы подготовили системный отчет о злоупотреблениях со стороны правоохранительных органов, которые создают прессинг на бизнес. То, что в народе называется “кошмарить бизнес”. В отчете мы не только вычленили типологию злоупотреблений, но и вышли на соответствующие законодательные предложения. Виды злоупотреблений со стороны правоохранителей можно довольно кратко перечесть: безосновательное начало уголовного производства, отказ от начала уголовного производства по заявлению (хотя они обязаны это делать), безосновательное затягивание и неэффективное проведение досудебных расследований и злоупотребление во время следственных действий. Мы рекомендовали привести Уголовный кодекс, статью 212, (уклонение от уплаты налогов, сборов и других обязательных платежей) в соответствие к тому же Налоговому кодексу, который устанавливает, что умышленного уклонения от уплаты налогов, как состава уголовного правонарушения, нет до того времени пока размер налогового обязательства не согласован. А в соответствии с официальной правовой позицией Верховного суда Украины, он считается согласованным, тогда, когда есть вступившее в силу судебное решение. Что у нас сейчас? Органы ГФС открывают уголовное производство, несмотря на то, что рассмотрение жалобы налогоплательщика через механизм ведомственной административной апелляции либо в суде еще не завершен.
Я правильно понимаю, презумпция невиновности здесь для бизнеса не работает?
Это хороший вопрос. На практике тяжело согласится, что этот критерий применяется на уровне ГФС. С точки зрения налогового инспектора, если он считает, что размер налогового обязательства достиг определенного предела (если не ошибаюсь, то сегодня это 689 тыс. гривен), то согласно внутренней инструкции ГФС №22 он обязан передать дело в их орган досудебного расследования. И о какой-либо презумпции невиновности на этапе реализации таким налоговым инспектором своего профессионального видения состояния дел мы вряд ли можем говорить. Это могут быть не акты проверок, а какие-то служебные записки отдельных инспекторов или следователей. И уголовное производство может быть начато по факту, возможно даже не против какого-то конкретного лица. Но это производство регистрируется в Едином реестре досудебных расследований по статье 212 УК, несмотря на то, что параллельно налогоплательщик пытается обжаловать налоговое сообщение-решение на уровне той же административной апелляции. Или на уровне компетентного суда. Суд еще не принял решение, а пока суд не принял решение, в соответствии с правовой позицией, определенной Верховным судом Украины еще в 2004 году, размер налогового обязательства не согласован. А если он не согласован, то отсутствует тот формальный критерий, который дает возможность начинать уголовное производство по статье 212 УК. Но ГФС все равно это делает. Они говорят, что таким образом борются с конвертационным центрами, с чем можно частично согласиться. Конечно, такие злоупотребления есть, но производство тут, очевидно, должно начинаться не по статье 212 УК. Есть статья за фиктивное предпринимательство, есть статья за подделку документов. Надо изменить саму идеологию подхода к квалификации тех или иных обстоятельств, с которым сталкиваются следственные органы ГФС. Как бы это пафосно не звучало, надо менять свою профессиональную парадигму в отношении к некоторым вещам.
Есть еще один фактор, который провоцирует злоупотребления со стороны правоохранителей. К сожалению, в Украине досудебное расследование в рамках открытого уголовного производства может длиться годами потому, что срок досудебного расследования, до того момента пока уведомление о подозрении кому-то не вручено, ограничивается только двумя вещами. Во-первых, срок должен быть “разумным” и процессуальное руководство со стороны прокуратуры должно быть качественным. Что касается разумных сроков, то это, принимая во внимание отечественные реалии, означает полнейшую дискрецию ( возможность действовать по своему усмотрению – ред) со стороны конкретного сотрудника правоохранительных органов. И рассчитывать на какую-то внутреннюю дисциплину, на какую-то адекватную оценку конкретных обстоятельств дела часто не приходится, поэтому досудебное расследование может длиться годами. Плюс сотрудники ГФС сами говорят, что в некоторых случаях они бы и сами хотели закрыть уголовное производство, но поскольку процессуальные руководители из прокуратуры против, то досудебное расследование продолжается. Был – или все еще есть – такой комплексный законопроект №3448, он был одобрен комитетом по налоговой и таможенной политике, и, в случае принятия, должен был упорядочить и эту проблемную ситуацию. Но в части оснований для открытия уголовного производства за уклонение от уплаты налогов, там не было ничего нового. Законопроект предлагал прописать в Уголовном кодексе, то, что собственно уже и так предусмотрено в Налоговом кодексе и правовой позиции Верховного суда Украины: “Не открывай уголовное производство до того момента как будет согласован размер налогового обязательства”. Этот законопроект не был принят в первом чтении и был возвращен на доработку в профильный комитет. Нам бы очень хотелось, чтобы законопроект прошел, так как он полностью отображает рекомендации по злоупотреблениям правоохранительными органами, которые мы сделали в нашем отчете в части безосновательного открытия уголовных производств. Мы будем продолжать работать с комитетом, чтобы эта законодательная инициатива была поддержана парламентом.
А как часто начинаются уголовные производства без согласования размера налогового обязательства?
15-20% со всех жалоб, которые мы получаем – жалобы на действия правоохранительных органов и из них где-то четверть на безосновательное начало уголовного производства.
За 2015 году к вам поступило 585 жалоб. В 2016 году вы ожидаете увеличение или снижение этого показателя почему?
Здесь несколько факторов. Во-первых, мы уже не являемся неизвестной институцией, и этот фактор должен был бы способствовать увеличению количества жалоб. Также количество обращений к нам зависит от частоты выхода в медиа и визитов бизнес-омбудсмена в регионы. Мы видим зависимость: если он куда-то съездил или у нас был удачных выход в медиапространство -количество жалоб увеличивается. Но если качество реализации своих полномочий государственными органами, на которые нам обычно жалуются, улучшится, а к этому предпосылок я не вижу (на уровне той же ГФС или правоохранителей), – то по идее это должно уменьшать статистику количества жалоб. Кстати мы встречались с таким типом злоупотреблений как “состояние 9”. Это когда ГФС проводило многочисленные проверки одного и тоже налогоплательщика, аргументируя, что этот налогоплательщик не находится на том месте, где он зарегистрирован. В результате прекращалась его регистрация в качестве плательщика налога на добавленную стоимость. На уровне изменений в Налоговый кодекс в прошлом году этот критерий для отказа от регистрации плательщика НДС был устранен из законодательства. Но мы видим, что критерий отсутствия налогоплательщика по месту регистрации фактически продолжает применяется налоговой в несколько видоизмененном виде – сейчас для расторжения в одностороннем порядке договоров на обслуживание электронной цифровой подписи налогоплательщиков. В принципе, с точки зрения негативных последствий, для налогоплательщика это одно и то же.
А это вообще правомерно?
Мы считаем это неправомерным, поскольку договор как консенсуальную сделку нельзя разрывать в одностороннем порядке. Но мы видим, что идеологически это продолжается, хотя и немного под другим углом. А отрицательный эффект для налогоплательщика остается таким как был раньше. С другой стороны, у нас есть положительный пример с Министерством юстиции. Мне бы хотелось, чтобы он был не единичным. У нас в прошлом году было 34 жалобы на Минюст, 17 из них относились к тематике исполнительного производства и 17 относилось к тематике государственной регистрации. С начала этого года мы наблюдаем заметное сокращение жалоб связанных с тематикой госрегистраций. Действительно была проведена реформа в части внедрения электронных сервисов по регистрации бизнеса и недвижимости. Да, там есть проблемы связанные с возможным увеличением рисков рейдерских атак на бизнес, так как сейчас тот, кто выполняет функции по осуществлению государственной регистрации, не должен проверять соответствует ли протокол (о принятом решении компании или собрания акционеров – ред) , который ему приносят, реальному состоянию дел. Но идеологически Минюст двигается в абсолютно правильном направлении: оно ликвидировало Государственную регистрационную службу (где служащие получали по 2 тыс. гривен) и фактически внедрило систему, в которой частный нотариус превратился в мини центр предоставления административных услуг. Это профессионально квалифицированные люди получающие лучшее вознаграждение за свою работу. Таким образом, коррупционные факторы, которые были применимы к Государственной регистрационной службы, убрали. Это движение в правильном направлении. Я знаю, что существующие недочеты в законодательстве хорошо известны министру и над их устранением работает Павел Мороз – профильный замминистра -. Будут внесены соответствующие изменения в законодательство и система заработает без тех рисков о которых я ранее говорил.
Но учитывая наш мандат мы охватываем все государственные органы и государственные предприятия и хотелось бы, чтобы таких примеров успешных реформ было побольше. Мы видим, что если есть примеры успешных реформ и политическая воля руководства соответствующего министерства, то типология жалоб и их распространенность в нашей практике также может сокращаться. В данном случае Министерство юстиции это все-таки наша “история успеха”.
Какие жалобы поступают на исполнительную службу?
Жалуются на то, что есть вступившее в силу судебное решение, и оно не выполняется теми, кто его должен выполнять. На недостаточную активность исполнителей, на их чрезмерный формализм, на какие-то элементы коррупционной составляющей. Хотя мы ограничены определенными критериями (например, мы не берем жалобы, предмет которых рассматривается в суде или по которым есть определенные судебные решения), мы берем жалобы, по которым есть судебное решение, и оно не выполняется. И этот саботаж происходит от какого-либо действия либо бездеятельности какого-то государственного органа.
У нас например есть почти анекдотический случай с председателем сельсовета, который должен был выполнить судебное решение и убрать с проезжей части на центральной улице села бетонные вазоны. Вазоны, по мнению нашего жалобщика и истца в судебном деле, делали невозможным доступ клиентов к его торговой точке. Итак, в решении суда было прописано убрать бетонные вазоны. Председатель сельсовета убрал бетонные вазоны, но поставил шлагбаум. И государственный исполнитель пробовал нас убедить, что там он ничего не может сделать, так как в судебном решении было написано “убрать бетонные вазоны”. Тут еще вопрос как работать тем, кто предоставляет юридическую поддержку нашим жалобщикам. Никто не отменял надлежащий уровень профессионализма. Но в данных обстоятельствах мы столкнулись с таким случаем. Потом было новое судебное заседание, это дело продолжается. Там имели место злоупотребления со стороны сотрудников прокуратуры и полиции. Даже некоторые дисциплинарные меры могут быть применены к этим сотрудникам по данному делу. Это я к тому, что наши дела могут забирать много усилий и времени, даже если они кажутся незначительными, неинтересными или полуанекдотическими. Но нам лучше рассказывать анекдоты постфактум после того как мы закрыли дело. Даже с такими делами нашим инспекторам и нам, как руководству институции, приходится очень много работать.
Скажите, какой по-Вашему бизнес-климат в Украине сейчас, и каким он будет, если текущие тенденции не изменятся?
Те реформаторские шаги, которые делал предыдущий состав Кабинета министров, могут дать результат через некоторое время. Хотелось бы верить, что те шаги будут на протяжении 1-3 лет давать по нарастающей эффект в части реализации потенциала международной торговли, прозрачности государственных закупок, реформы сектора корпоративного управления в государственных компаниях. Это так сказать “Авгиевы конюшни” и тут невозможно получить положительный эффект, если не пройти через этот первичный этап негатива. Поэтому мне бы хотелось рассчитывать на положительные изменения. Есть некоторые вещи, которые меняются в положительную сторону. Есть не такие уже и плохие новости из Нацбанка в части мер по либерализации режима иностранного инвестирования и валютного контроля. Есть определенные процессы в судейской ветви власти.
Там тоже не просто. Те изменения, которые произошли после Революции достоинства стали триггером для эволюционных изменений в части обновления судейского корпуса. Или изменения связанные с люстрацией, с качеством собственно государственной службы в Украине. Поэтому мы не можем не быть оптимистами. Я вижу предпосылки к улучшению бизнес-климата, вижу эту огромную работу, которая была проделана. Я вижу политическую волю, чтобы эта работа продолжалась в части экономической политики. В то же время мы наблюдаем, отсутствие необходимой динамики по реформированию некоторых правоохранительных органов. Возьмите хотя бы ту же критику состояния дел в органах прокуратуры. Ее нельзя не учитывать. И если рассматривать их удельный вес по теме злоупотреблений правоохранительных органов, то, что эта критика часто создает отрицательный имидж для страны. Хотелось бы увидеть и там ускорение движения в правильном направлении. Также следует отметить тот невероятный объем работы, который был сделан в части построения системы антикоррупционных органов: запуск НАБУ, антикоррупционной прокуратуры. Эти органы борются с состоявшимися проявлениями коррупции и их можно оценивать по тому, как дело доведено или не доведено до суда. Нацагентство по противодействию коррупции наконец-то запустилось как орган, который проводит превентивную работу путем проверки деклараций госслужащих и обеспечивает выполнение стандартов этического поведения на госслужбе. Если они все раскрутятся и это будет правильно реализовано, то будет положительный результат. В апреле Альгирдас Шемета был в Париже на Министерской встрече Организации экономического сотрудничества и развития, там смотрят на нас со стороны, критикуют нас, ставят нам довольно высокую планку, но признают, что в последнее время тут была проведена титаническая работа. Поэтому, давайте оставаться оптимистами.
Вы говорили наибольшее число жалоб от бизнеса на ГФС. Как вы можете охарактеризовать сотрудничество института бизнес-омбудсмена с этим ведомством на центральном и местном уровне?
У нас есть определенные стандартные инструменты, которые мы реализуем в процессе наших расследований. У нас есть по нашему Регламенту 90-дневный срок на проведение расследования после того, как жалоба была взята в работу. Наш базовый подход как независимого органа – дать государственному органу возможность высказаться, выразить свою позицию. Как бы там ни было мы не лоббисты бизнеса априори. Мы независимый орган. Поэтому мы можем обращаться к ним с информационным запросом, ссылаться на обстоятельства жалобы. И предлагать им высказать свою позицию. Если мы видим, что дело там находится на уровне административной ведомственной апелляции, – тем более, если это касается центрального офиса ГФС в Киеве, – мы можем посещать эти заседания. По завершению расследования мы выдаем определенное решение, где мы можем рекомендовать ГФС сделать определенные действия, которые мы считаем необходимыми, учитывая нашу оценку конкретного дела.
Еще у нас есть такой инструмент, и он характерен не только для нашей работы с ГФС но и, прежде всего, с Министерством юстиции – как меморандумы о сотрудничестве. В этих меморандумах предусмотрен такой механизм как “экспертная группа”, которая встречается раз в 2-2,5 месяца. Я, например, курирую деятельность рабочей группы с Минюстом. На практике, если мы видим случаи злоупотреблений и отсутствия кооперации и надлежащего уровня профессионализма, чрезмерный формализм у какого-либо подчиненного центрального офиса министерства, то мы предварительно информируем руководство ведомства и потом у нас с представителями министерства происходит личная встреча, на которой мы без жалобщика обсуждаем обстоятельства конкретного дела и мы пробуем убедить наших коллег. То же происходит у моих коллег на встречах с ГФС. И мы видим, что этот механизм работает. Эффект может быть не прямо во время разговора, но понимание того, что мы донесли нашу точку зрения и она была принята может прийти спустя некоторое время после того, как встреча состоялась.
А какой госорган является для вас наиболее неудобным партнером?
Это органы прокуратуры и в некоторой мере это относится к другим правоохранительным органам. Наверное им идеологически или ментально непросто понять и пропустить сквозь себя тот факт, что если есть претензии к действиям их подчиненных или их действий, то это может решаться не только традиционным путем через суд, но и с помощью такого альтернативного механизма решения конфликтных ситуаций как институт омбудсмена. То есть когда мы приходим к ним с претензиями, они отвечают нам или жалобщику: “идите в суд”. То есть у них отсутствует признание того, что мы как орган досудебного регулирования имея свой репутационный вес и значимость, также можем разрешать конфликты между бизнесом и властью. Это вопрос их профессиональной ментальности. Хотя у нас и такое большое количество жалоб на ГФС, меморандум они с нами все-таки подписали, они с нами сотрудничают, мы с ними находимся в режиме рабочих отношений. Нам бы хотелось видеть больше понимания того, кто мы есть на самом деле и что с нами надо сотрудничать, а также меньше форма
